Дорога домой

Полтора года я пробыла в лагере. такая была страш­ная, маленькая. Я первым дол­гом, когда нас освободили, сильно искала косынку, лысая же была, сильно косынку хотела. Комендант нам сказал жить пока в домиках, которые немцы побросали. Пом­ню, зашла в какой-то пустой дом, открыла шифоньер и нашла косын­ку. Не помню даже, как я завязала эту косынку, волос же не было! Мы понаходили кто платья, кто юбки и кофточки ихние, подвязывались — сильно же худые были…

Когда уже дорогу открыли, нас посадили на машину и всех отправляли на вокзал. Ехали, ко­нечно, в простых вагонах, пасса­жирских не было, солома — и всё.

Ехали с нами женщины-солдатки, которые беременные, военные, мы с ними уже ехали домой.

Когда мы уезжали, весь Бер­лин был разбитый. Через Польшу нас везли, Польша была разбитая, камня на камне не было. Ну, немцы смотрят на нас, а мы на них смо­трим. Мы с ними не разговарива­ли, потому что мы по-немецки не знаем, а они нас уже не трогали, они уже нас боялись. Не мы их, а они нас боялись.

Губарева Л.А.

* * *

Это было часа в 4 утра. Мы тогда ещё были на работах в Германии, и вот мы утром вышли, у нас гористое место там было, мы вышли и увидели огоньки — это наши танки шли. Вот такое было освобождение. Дело в том, что у нас не было боёв, уже была капи­туляция Германии. Только в 4 часа утра наши войска прошли — и даль­ше на Чехословакию. И на второй день нам сказали идти в лагерь Лигниц, и мы шли 70 километров пешком в этот распределительный лагерь. Там нас проверяло МВД, и мы должны были оттуда ехать до­мой. И там было объявление о том, что кто хочет скот гнать и домой быстрее ехать, становитесь в оче­редь и записывайтесь. Но нас об­манули, и мы пошли вместо дома ещё работать по воинским частям, по госпиталям. Меня поставили работать поваром, я сказала, что не могу, не знаю как. Они сказа­ли: «Научишься. Что, кашу не сва­ришь? Суп не сваришь?» И я стала готовить офицерам.

Там я замуж вышла за Серё­жу, он старшина, сверхсрочник. Он тоже работал там при части. Се­рёжа умер уже, я прожила 50 лет с ним…. После этой части (танковая часть была, ремонт танков произ­водили) мы из Германии перееха­ли машинами в Австрию, это был уже конец 1945 года. Новый год, я помню, мы были ещё в Австрии, а потом нашу часть перекидывают из Австрии в Среднюю Азию, и мы едем с мужем. И ещё три года я была в Средней Азии с ним. Здесь, в Херсоне, 1947 год был голодный, я приезжала в отпуск с мужем в Херсон, домой, и мы решили ещё остаться в Средней Азии… Совсем домой я приехала только в 1949 году.

Знахуренко В.Д.

* * *

Уже после объявления дня победы наша часть стала возвращаться к Ленинграду, потому что наш ленинград­ский корпус там числился, и сейчас они все там. Вот мы и направились туда. И вот прошли несколько машин по дороге, всё нормально. Люди, полные ма­шины людей. И тут одна машина свернула на полметра с дороги и взлетела вверх — там была мина. И люди, которые прошли всю войну, погибли, уже когда ехали домой. Вот это действительно трудно пе­ренести было.

Савельева М.Ф.

* * *

Закончилась война, но в Чехословакию, в тот го­родок, в котором я работала, наши войска пришли только 20 мая 1945 года. Они взяли на учёт всех нас, кто из Советского Союза, и мне удалось благодаря этой воинской части вернуться до­мой. 27 мая посадили меня на по­езд. В дороге были происшествия, украли у меня чемодан, вещи, но это уже мелочи жизни. Меня вол­новало одно: как там мои родите­ли. Они знали, что я жива — я через воинскую часть письмо направила домой. Но многие годы уже связи не было — с конца 1943-го года, с тех пор, как меня угнали. Я не зна­ла ничего о родителях, и они обо мне не знали ничего. Я приехала в Херсон 14 июня 1945 года и на вок­зале встретила свою двоюродную сестру. Она сказала, что с родите­лями всё в порядке, и я, уже окры­лённая, помчалась домой.

Матвиенко Б.А.

* * *

Отец ушёл на фронт и во­евал всю войну. Начал от Москвы, дошёл до Латвии. У него было несколько контузий. В 1945 году мама вдруг нам пишет: «Отец приехал!» Раненых везли эшелона­ми через Москву в Сибирь. И когда эшелон стоял в Москве, он выско­чил в чём был — в пижаме. Мама говорит: вдруг стук в дверь, откры­ваю — отец в пижаме! А ведь ничего о нём не знали, писем не получали. Откуда? Как? С Луны свалился. А он говорит: «Сбежал!»

У него началось сумасшед­шее давление, за 360, и началось разложение мозга. То месяц хохо­тал день и ночь, то плакал. Умер отец в 1950 году. В своё время, ког­да он лежал в госпитале, ему один раненый напророчил: «Умрёшь ты в 1950 году». И это его всю жизнь преследовало. Мама говорит: «Алёшка, давай тебе вот эту одёж­ку купим!» А он: «А мне до 1950-го хватит?» Это я никогда не забуду.

Афанасьева М.А.

* * *

Я даже не помню, как мы ехали в поезде, а вот что самое яркое запомнилось что все целовали землю и плакали, что вернулись до­мой. Это очень хорошо пом­ню…

Меня повезли в Киев, а мама и папа уже были в Киеве. Тётя нас везла, нас было два мальчика и три девочки, и оттого, что нечего было одеть, мне сшили сарафан. При­ехали мы на Украину, пересекли границу, и вот первое, что я помню: все высыпали из вагонов и целова­ли землю, и благодарили Бога, что вернулись домой. И помню первые слова: “Ряженка, ряженка — три карбованца”, я поняла их.

Потом приехали в Киев. Эта женщина сказала, что сейчас бу­дем встречаться с родителями, а вдали стояли люди, они начали идти к нам, а глаза разбегаются, не знаешь, на кого смотреть… Но я увидела женщину небольшого роста, в голубом платье, таком си­нем с белыми горошинами, и она протянула руки ко мне и: “Донечка, донечка!” — вот так я узнала маму свою…

Нам не разрешили жить в Кие­ве сначала, мы же ещё проходили проверку. Пока узнали, кто откуда, мы жили сто километров от Киева. Я тогда всего боялась, потому что мама говорила: «Никому нельзя ни в коем случае рассказывать!» По­том уже мы реабилитировались, я стала вспоминать. Воспоминаний осталось очень много страшных. Первые годы я буквально вскаки­вала ночью, мне чудились какие-то страшные вещи. Потом начала го­ворить потихонечку…

Шаварина О.Л.