Моя мама

Моя мама — она гречанка. Она красивая девушка была очень, и когда вошли немцы в Херсон, моя бабушка с мамой скрывались на Острове у одних людей. Почему они не могли в тыл уйти? Моей бабушке сделали операцию, у неё почка была опущенная, её подшили, и, конечно же, она не могла никуда уйти далеко, поэтому они были в Херсоне. Постепенно, пока немца заняли город, они видели, что тихо пока, никого не расстреливают, и они вернулись в свою квартиру на улице Пограничной (сейчас это улица Петренко), стали жить там.

Маме тогда было 15-16 лет, девчонка совсем, она поступила в медицинский техникум, училась, а тут немцы пришли. Кушать нечего, больная мама, а она молодая ещё, девчонка совсем. Очень тяжёлые годы были. Всё разбито, разрушено. Мама пошла на биржу труда, тогда всех на биржу гоняли. Ей дали направление горничной работать в какой-то гостинице. Бабушка ей говорила: «Ты не ходи туда, там же немцы!» А управитель говорит: «Нет, немцы пунктуальные, они ушли в 8 утра, придут в 5, обед они дают тоже там. Это ж не простые немца, а выше рангом, поэтому можно туда идти работать, там много наших девочек горничными работают, никто их не трогает». Мама пошла, проработала две недели, и на самом деле никто не трогал ничего. Каждую неделю им давали что-то, зарплату какую-то. И однажды она заправляла постель, и вдруг её сзади обхватил кто-то. Она повернулась — немец стоит, и реакция у неё была такая — самозащита, и она ему влепила в лицо. Он ничего не сказал, он пошёл к столу, написал что-то, заклеил конверт, дал ей — иди по вот этому адресу, отнеси. Мама моя не пошла по этому адресу, она испугалась очень. Девчонка же молоденькая. Она побежала сразу — учитель немецкого языка был, недалеко жил, к маме прибежала, они отнесли письмо к нему, он говорит: «Вас в Гестапо отправляют, не ходите! Быстренько берите вещи и тикайте свет за очи, потому что её в гестапо заберут. Они так и сделали.

Они скрывались на Острове, там был Сильвестрович — такой человек старенький очень, папа одноклассника моей мамы, дружили как-то. В Херсоне мало людей было тогда, они все друг друга знали. И там мазанка такая была в камышах, и они там сидели. Сидели весь август, потому что не могли на ту сторону переправиться. На Потёмкинском мосту уже стояли наши орудия, и они туда могли попасть или рано утром, или поздно ночью, или чтобы дождь шёл, чтобы шум был, потому что с этой стороны немцы стояли, и был перекрёстный огонь. Ну и вот один раз Сильвестрович приходит и говорит: «Садитесь на лодку, будем отчаливать». И они сидели на лодке в камышах, ждали. Они там просидели трое суток, выжидали, когда погода будет такая. Пошёл снег с дождем, такой шум начался — по камышам же вода бьёт. И в это время, в 4 часа утра они отчалили. В лодке было человек восемь, мужчины и одна женщина, и моя мама и бабушка. И они отчалили, и Сильвестрович был на веслах, моторов же не было. От берега отчалило до ста лодок — это столько там напрятано в камышах было, и когда до середины уже подъехали наши, оттуда подумали, что это немцы, и начали стрелять… А немцы подумали, что какая-то атака и начали оттуда бомбить. Вы представляете, в каком шквале побывали? Многие лодки пошли ко дну, кричали люди нашим: «Мы наши, наши, мы ж свои, свои, не стреляйте!» Когда уже приплыли, плакали там и падали на землю в обморок, и трусило их, вот это они так спаслись. А потом ходили по той стороне, там село Кардашинка. Кому пошьют что-то, кому что-то сделают, вот так они и выживали. Чулаковка, Збурьевка — там они ходили… Поумирали многие очевидцы уже, а так я их всех знала, они приезжали к нам в Херсон, отдыхали, тут останавливались.

Мою маму два раза забирали в Германию, и ни одного раза не получилось забрать. Ходили пешком на Забалку, там жила тётка моя. Там дорога такая — яр и камыши, и там немцы. Раз и похватали всю молодёжь, кто шёл. Стариков прикладами в спину побили и отпустили, а молодёжь на вокзал, и там на вокзале пособиралось их. Из сёл попривозили, огородили. Волнуется вся эта толпа, тут батьки, а тут дети, молодые же женщины, мужья ихние там. И как-то так получилось, что считал немец — айн, цвай, драй, и мою маму — фир — и в это время толпа налягла на ограждение (они ж такие временные были), и вот это ограждение упало, и мою маму просто кто-то выхватил, не узнали кто. Бабушка кричала: «Галя, Галя!» Немец её ударил, и она упала, у неё ж больная почка, он её опять отбил ей, после этого она опять болела очень, опять спасли её…

Потом моя мама и бабушка нанялись на работу к бауэру, он держал свиней (бауэр — нем. «хозяин» — ред.). Когда немцы зашли, они не разрешали свиноматок резать, потому что армию немецкую надо было кормить, надо было, чтобы поросята были. Ну раз поросята — значит, запрещено. Бауэру сказали, что льготу дадут — что можно в Одессу ездить, тряпки покупать и продавать здесь.

Ну и так время шло. А у нас там, где Арестантка, был лагерь военнопленных, и там наши ребята были. И вот эти бауэры говорили: «Давайте будем нашим помогать». А как? Давайте суп варить им. Немцы не против были: кормите своих пленных. Военнопленных потом отправляли отсюда, похватают где-то на передовой — и сюда. Бабушка моя начала коромыслом два ведра супа носить туда, вы не представляете, как это тяжело! Бауэр этот жил где-то на Ушакова, где сейчас кинотеатр «Украина». И вот она потихоньку спустится туда и понесёт им супа, далеко, сколько раз остановится она. Она не одна шла, ещё женщины шли. И принесёт вот это им, они такие благодарные были, эти воины, очень благодарные были.

Здесь жила ещё одна женщина, она верующая была, Тамара. Она в госпитале была, сделали такой госпиталь, раненные же были, и она перевязывала, она медсестра. И эта Тамара и мама взяли в детском доме тут девочку раненную, у неё глаз выбит был, и удочерили её ещё в те годы. Им никто никакую помощь не давал. Этой девочке сейчас уже 70 лет, Галя её зовут, она ко мне приходит, я её знаю с детства ещё. Тамара принимала суп, и они кормили пленных. Туда привезли однажды одного хирурга, он тоже пленный был, еврей по национальности. Но, чтобы никто не догадался, что он еврей, а то его сразу бы расстреляли, он назвался другой фамилией. Он не похож был на еврея, такой красивый человек, чёрный, нос такой красивый. И вот этот хирург делал операции, немцы руководили.

Медсёстры ходили и всё говорили, как бы этого хирурга отсюда забрать, это же не концлагерь. всё думали-думали, а потом услышал вот этот бауэр, и говорит: «У меня дочка красавица, взял бы он и женился. А я бы его на поруки взял». И бауэр заставил мою бабушку напечь пирожков, бабушка напекла пирожков, он говорит: «идите туда, я с командованием поговорил, вас пустят к хирургу». Он очень худой был, запущенный человек, голод, а руки золотые. Его разрешили покормить, и скажите, что, мол, мой хозяин говорит, что у него есть дочь, и вы можете на ней жениться, тогда вас отпустят из лагеря, и вы будете под наблюдением бауэра как бы. Бабушка хирургу это сказала, он говорит: «Это мне нужно с хозяином говорить, я не могу с вами разговаривать». Хозяин пошёл, поговорил, и хирург говорит: «Я хочу уйти, конечно. вы сами видите, что здесь за место. Я женюсь на вашей дочери, но, если только будет победа, я уеду в Москву, у меня там жена и сын, я здесь не останусь. вас это устроит?» ну кто тогда думал из них, что будет победа? никто не думал, они уже так на ноги стали при помощи этих немцев… но народ же хотел победы. Хирург женился, и бауэр забрал его оттуда. но он в лагерь ходил, операции делал — как бы вольнонаёмным стал, но за ним зорко смотрели. родился у них сын.

Прошли годы уже. Однажды моя мама с бабушкой шли по улице, впереди идёт женщина и ребёнок на плече лет пяти, плачет. так плачет сильно! Бабушка подошла: «Чего ты плачешь?» Повернулась эта женщина на голос, и бабушка увидела хозяйку, жену этого бауэра. Оказывается, её мужа за свинью застрелили, нечего кушать было, и муж сказал: «всё, я терпеть больше не буду, это моя свинья, я её вырастил, я её и… » и потихоньку они свинью зарезали. А немцы пришли, увидели, что нет свиньи — и его на месте за свинью застрелили. Конечно, они тогда начали бедствовать и голодать. и так связи эти потерялись. Потом уже, в 1986 году мы с мамой ехали в троллейбусе № 1. Зашли мы в троллейбус, сидит впереди женщина, мама подошла и заглянула — а это Тамара, которая вышла за того хирурга замуж. Она говорит: «Тамара!» та: «Валечка, это ты?» Они расплакались обе, это ж с войны не виделись, а уже 1986 год. Говорит: «У меня трагедия, сына моего нет. на Шуменском дали квартиру, а там поле, и он подорвался на мине. Мальчишки вездесущие где-то отрыли снаряд, и он подорвался на нём». вот какая судьба. А этот хирург, когда закончилась война, вернулся к своей семье, а эта женщина больше замуж не выходила.