Староста села Подстепное

Я родилась в 1930 году. Немцы забирали в Германию тех, кто был 1928-29 годов, и мать нас переставила: меня переставила — написала 1932-го года, а брата 1930-го, чтобы спасти. У нас был такой староста — он был и попом немецким, и старостой, и что хотел — то и делал, но всё для людей, ни одного человека в Германию не взяли у нас. Наше село Подстепное, Херсонская область, Цюрупинский район, и вот у нас в том селе колхоз. Он взял — спалил сельсовет, как будто бы кто-то подпалил. А потом в Цюрупинске штаб стоял, он призвал фюрера одного и делал перепись с ним. И он предупредил людей, чтобы передвигали года, и передвинули, и в Германию так и не попали. Староста ни одной души в Германию не отправил, откупил, вот так едет по селу: «Ты не хочешь отдать сына в Германию?» — «Нет». Кто яйца, кто масло, кто мёд давал, что у кого есть — немцы любили яйца, масло, куры. вот он так проехал по селу, нагрузил подводу — и на Цюрупинск. В Цюрупинске штаб, он оттуда приезжает, говорит: «Не надо собираться, до особого распоряжения оставили». Так до особого три года брали-брали — и ни одной души не взяли.

Я была чёрная, кучерявая, я два раза была в гестапо в Цюрупинске. Приехали на мотоциклах: «Юда, юда!» на мотоциклах туда отвозят и начинают бить, начинают издеваться: «Кто родители? Где родители?» А мать со старостой бегом по селу — собирают подписи, прибегают и выручают, и так было два раза. А потом хватило ума у матери — она подстригла меня, и я носила платочек, а глаза все равно чёрные, брови чёрные. И вот так я спаслась от немцев, а немцы издевались по-страшному. У нас староста большую роль играл. У нас школа была — десятилетка большая, так он что даже сумел: закрыл школу, в школу мы не ходили, немецкую церкву сделал, и ходили все молиться за фюрера, чтобы не идти в Германию. И так он нас всех спас. Это был дядько Гришка Перерва, а как по отчеству его — я не знаю. Вот такой был староста, но когда пришли наши — бегом полицаев всех в тюрьму, а его забрали на фронт, и он погиб, вот так было.

Уже когда немцы были в Казачьих лагерях, близко, они вызвали старосту и сказали, что ночью приедут всех забрать. Приедут в 12 ночи, чтобы всех на постели схватить, скажут: «собирайся полностью семьёй, поедем в Германию». Дядька Гришка прибежал и сказал всем, что, как только стемнеет, шли быстро в плавни (а у нас близко плавни), а оттуда до Казачьих лагерей, где уже наши стояли. И только потемнело, он забрал свою семью, наши забрали всех, брат забрал корову даже, вся молодежь ушла в плавни. Там такие плавни, что как не знаешь — заблудишься. А днём немцы, когда приезжали, грабили в последний день всё. У нас были пчёлы, приходит, показывает — в шляпу, в шляпу, мать говорит: “нема”. Он: “Пух-пух” — показывает. и так мама вынесла, пчёл пообтрушивала, он рамки забрал. Курей стреляли, свиней стреляли, на машину грузили всё, когда в самый последний день уходили, а ночью собирались нас всех забрать. Но тут мы ушли, приезжают немцы ночью — а нас нема никого. А как они нас гоняли? — у нас село длинное-длинное, одна улица, так они одних сгонят в кучу, пошли других гонять, а те разбежались… Потом они из Цюрупинска пригнали бензовоз, сожгли мельницу (у нас большая была), школу нашу — оту церкву свою запалили, было три часа ночи. И тут наша разведка на конях, и их всех перестреляли, вот так наши зашли в конце декабря 1943 года, а стояли до 13 марта 1944-го, бились… Антоновский мост был, так они этот мост сильно охраняли, через каждые 10 метров стоял немец и собака…

День Победы — было столько радости! И танцевали, и плакали, и прыгали. В колхозе радио — такая тарелка на столбе в колхозе висела, мы сами услыхали…