Савельева Маргарита Федосеевна 1925 г.р., родилась в г. Новочеркасск, Ростов-на-Дону. В Херсоне с 1956 г.
Я была в госпитале, в морской бригаде. Когда был прорыв блокады Ленинграда, нашу бригаду расформировали, потому что всех моряков отозвали корабли. А я попала в 30-й Ленинградский корпус, в 133-й артиллерийский полк. Но мне медицина не нравилась. Я считала, что это не моё призвание, хотя хирург меня заставлял всегда учить, особенно рецептуру, чтобы я могла сама написать рецепт. Он говорил: «Ты посмотри, какие у тебя руки! Как тебя раненые любят! Это твоя работа, ты должна идти только в медицинский». А я — нет, и как только я попала в 133-й полк, то пошла сразу в связь.
Когда я в медсанроте уже была, нам там давали 300 граммов хлеба. И утром суп давали горячий, в обед суп и кашу, вечером кашу — и я немножко отъелась. Позже, на фронте, была пшённая каша. Гречку и рис редко возили. Утром каша из пшена, в обед — пшено, и вечером тоже пшено. А у меня изжога страшная, я и сейчас не могу её есть. Прихожу к дяде Коле (ему было 45 лет, а мне ещё и 20-ти не было, вот я его дядей и звала), и спрашиваю: «Дядя Коля, опять пшено?» Он говорит: «Опять пшено». Потом я как-то прихожу, он мне докладывает, что опять пшено, даёт какой-то суп на первое, и говорит: «Подожди. Видишь, вон маленькая кастрюлька стоит, там тебе.» Он для меня из этой же пшённой каши сделал котлеты… Не знаю, чем это объяснить, но я съела эти котлеты, и у меня изжоги не было. Я потом так своего внука кормила: он у меня не признавал рис и ни в каком виде не хотел его есть. Так я сделаю рисовые котлеты, поджарю — и он ест. Так я его приучила. Сейчас внук уже очень большой, он уже подполковник, ему 37 лет. И правнучка у меня есть — Настя, ей 12 лет.
Во время войны с фашистами я сталкивалась, когда Прибалтику освобождали, а потом на Карельском перешейке. Там у меня был один случай. Я сидела дежурила на радиостанции, в небольшом дзоте. И вдруг открывается дверь, и влетает немец. А я на радиостанции, я ж не имею права встать из-за неё! Он автомат на меня направил. У меня как страха сильного не было, неприятное состояние, конечно, было. И вот я, сопливая девчонка, тем, что у меня было под руками, взяла да и залепила ему! Ребята его, конечно, сразу скрутили.
Другой раз было так: вышла я из землянки после дежурства, и тут обстрел. Группировка немцев налетела на нас. Я стою в блиндаже, подошёл ко мне какой-то парень и говорит: «Иди, стань вон там, мне отсюда, из блиндажа, удобней стрелять». И он встал на моё место в блиндаж, а я отошла. И только я отошла — в него попала пуля, и он погиб.
Под Тарту в Эстонии мы ехали на машине, и вдруг такая гарь вонючая и дым чёрный. Машина остановилась, все спрыгнули и побежали смотреть, что там такое. А там немцы разобрали какое-то деревянное строение и слой брёвен сложили, а потом на него евреев положили, облили со всех сторон бензином и подожгли. Когда я подбежала, то увидела девушку — она лежала ногами в огонь, и ноги её уже обгорели, а она ещё была живая. И мы с ней встретились взглядом. Меня этот взгляд потом много лет преследовал. Я потом так себя проклинала за то, что я туда ходила. Это ж было ужасно. Живой человек, а ноги уже обгорели. Это было под вечер, а утром я вышла из землянки, а солдаты меня увидели и спрашивают: «Чем ты волосы испачкала?» А я поседела за ночь. Мне было 18 лет. Вот это меня потрясло больше всего. Понятно, когда убили, ранили, а когда ребята-солдаты баграми разбирали брёвна и людей вытаскивали, потому что кое-кто ещё живой был, чтобы спасти кого-то… Это меня очень потрясло, настолько, что я поседела за одну ночь. С тех пор я белая.
А ещё было к концу войны такое. В Эстонии взяли много пленных, и был там генерал немецкий — такой холёный, надменный. Я думала: «Ты ж уже в плену, и такая у тебя надменность.» Вёл себя вызывающе. Ясно, что ты не победитель, победили-то мы, а не они. Нам было неприятно на него смотреть, хотя он красивый был. Много наши и в плен брали, и переходили немцы на нашу сторону, были ж среди них и такие, которые за нас были. Но, в основном-то, нет, конечно.
Вы знаете, меня больше возмущали не немцы. Мы в Прибалтике были, и были там мирные жители, которые нас не встречали. Они немцев жалели. Было просто как-то не приятно и не понятно, чем они были лучше.
Савельева М.Ф.
Лонский Сергей Иосифович 1925 г.р., родился в г.Кировограде. В Херсоне с 1930 г.
Когда нас освободили из лагеря в Румынии, я пошел рядовым. Воевал в пехоте, потому что из лагеря. Если наступать, значит — вперёд, за Родину, за Сталина! Если отступать, значит — отступать, всё время на земле. Я всего только несколько ночей спал под крышей, а то всё в земле, в окопах. Был и в окружении.
Что запомнилось — так это как нас встречали. Город румынский Турн-Северин запомнился — на входе арка большая, и священник стоит, читает молитву, язык очень похожий. Мы идём через эту арку, а на арке сидит фазан, у него хвост одно или два пера, а сам хвост три или четыре метра. Как они такого фазана вырастили?
Потом освобождали мы Югославию. Под Белградом — какая красота там, меловые горы! В горах партизаны, сербы. Это самый лучший народ, самый честный, героический. Там были территории, на которые всю войну, всю немецкую оккупацию немцы ногой не ступали. Шли мы по дороге — дорога прямо в небо уходит, прямая дорога, замечательная. Пленные строили, конечно. И вдоль дороги доты, дзоты.
Освободили девчачий лагерь. Они рады были, конечно, страшно. Мы их освободили, зашли. Немецкие прислужники, которые богачи, поубегали, потому что в Югославии свои же топили немецких прислужников в Дунае.
Дальше освобождали Венгрию, я был под Копошваром, и в конце воевал в Австрии. Венский лес — какая там красота, олешки пятнистые, ну, у нас тоже они здесь были. Немцы всё в наступление готовились, а меня буквально за неделю до их наступления послали учиться на курсы младших лейтенантов. Благодаря этому я, собственно, и живой остался — они там так ударили…
Лонский С.И
Источник: Альманах «Живая история» в рамках проекта «Диалог поколений»
