Херсонцы. Довоенное время. Часть 6.

Сейчас я анализирую свою жизнь — это 90 лет, это много. Среди моих коллег, друзей я пока один такой. Помню, как Ленин умер, 1924 год. В семье разговоры — Ленин, Ленин. Я спрашиваю маму: «Мама, а кто такой Ленин?» Что она объяснит шестилетнему ребёнку? И она сказала: «Ну, это большой человек». Я говорю: «Как наш дом?» А дом у нас был трёхэтажный.

Потом, конечно, все мы были пионерами, я даже стишок помню:

Ленин, Ленин, милый мой,
Ты лежишь в земле сырой,
А когда я подрасту,
В твою партию вступлю.
Буду бороться, как и ты,
За счастье рабочих и бедноты.

Это то, что я знал в 7-8 лет. Наше поколение жило с Лениным, Сталиным, срослось с этим. Конечно, я потом вступил в партию, это было в 1942 году.

Время НЭПа было очень интересное! То, что было 20, 30 и даже 50 лет назад, анализируешь лучше теперь. С 1924 по 1927 год я помню то изобилие, о котором только можно мечтать. Мы жили в Петрограде, это потом он стал Ленинград и Санкт-Петербург. Я заходил с мамой в кондитерский магазин (он был в нашем доме на первом этаже), и там глаза разбегаются! Я был ещё ребёнком, но это время очень хорошо помню.

Потом наступило другое время. Интересный пример расскажу. У моей матери была знакомая еврейка Голда, у неё семья была шапочных дел мастера, шили всякие шапки, и у них в подъезде был маленький уголок, в котором они шапки продавали. И прибегает Голда к моему отцу и спрашивает: «Пётр Николаевич, что мне делать? Мне опять принесли налог 100 рублей!» А это был 1928 год, и 100 рублей — это были колоссальные деньги. Корова стоила тогда 5 рублей, а лошадь стоила дорого — 20 рублей. И семья уже раньше заплатила 100 рублей за патент, который давал право шапки продавать, а тут опять принесли! И отец говорит: «А вы немедленно заплатите, сдайте патент и закройте торговлю». Я при этом разговоре присутствовал, хоть и не понимал, что такое патент. Но запоминал, а уже потом анализировал. Это уже на НЭП начала наступать новая политика — уже всех давили и душили.

В 1929 году началась коллективизация. Я расскажу, что такое был кулак. У моих родителей были знакомые в селе, Никитины. И летом из Питера приезжали к ним в село. У них был огромный сеновал, и мы, дети, прыгали на этом сене, и ночевали в этом сене. Это было такое раздолье! Этот Никитин, Тимофей его звали, он летом работал, и даже люди у него работали. А зимой он приезжал в Ленинград и работал на Путиловском заводе, он был хороший столяр, на все руки мастер. А почему он уезжал? Он уехал — и хлеб не ест дома, и всю зиму проведёт в Питере, и денег ещё скопит и привезёт домой. И они были относительно богатые — пару лошадей, три-четыре коровы. Но это были кулаки, потому что на лето и на период жатвы они нанимали рабочую силу.

А потом их раскулачили. Приехала жена Тимофея Никитина и рассказывала моей маме, как всё забирали, забирали даже это сено, по всей дороге сено валялось — а это же было такое богатство, такой труд крестьян! Вот так это происходило, я это прекрасно помню, и сегодня вместе с вами анализируем. В 1946 году Сталин собрал совещание, и они обсуждали — почему так много изменников было в России? Да потому, что в те годы — 1929, 1930, 1937 и позже буквально делали кадры вот этих «врагов народа».

В 1936 году мне исполнилось 18 лет. В этом году был первый приём в военные училища. Я к тому времени окончил 9 классов, подал заявление и поехал в Харьков сдавать экзамены — два предмета: русский язык и математика. Я написал диктант на «пятёрку», а ребята-украинцы делали по 20-30 ошибок из-за смеси русского и украинского языка. На первый курс принимали 200 человек, а нас поехало две тысячи! Это было летом, спали мы в каком-то дворе. Вдруг вывесили списки тех, кто не принят. Я подхожу — а моя фамилия первая в списке! А я же уже думал, что я герой, у меня ошибок не было! Я задачу по математике за минуту решил и ещё даже кому-то объяснял. Я подошёл к начальнику училища, и он говорит: «Вы не прошли мандатную комиссию». Я постеснялся спросить, что это такое — я такого слова не знал. Мне потом объяснили, что такое мандатная комиссия. Я когда анкету заполнял — биография, про своих родителей. И там была графа — «происхождение». Я написал: «Из служащих». А в те годы армия была «рабоче-крестьянская», вот я и не прошёл. Если бы я в 1936-м году поступил, то в 1939-м я бы закончил. Вы этого себе представить не можете — это надо было видеть, сколько людей погибало, особенно лейтенантов. Я считаю, что тогда мне первый раз повезло — когда меня не зачислили в военное училище.

Потом наступил 1940-й год, он был очень сложный. Всех под гребёнку стали призывать в армию. Я попал в военно-морской флот, потому что к этому времени я уже окончил мореходку. Мы все уже чувствовали — постарше, помоложе, — что война на носу. Нам говорили, что есть враг — Германия. В нашей группе были ребята с высшим и средним образованием, и были пока рядовые, которые прошли школу молодого краснофлотца (мы были ещё не матросы, а краснофлотцы). Под Новый год нас списали по кораблям. Я попал в Дунайскую военную флотилию на монитор «Железняков», в Киеве сейчас стоит памятник ему, и там есть моё имя. Это было второе везение, потому что из шести мониторов уцелел только «Железняков». Был вспомогательный флот большой -буксиры, баржи, минные заградители, — и вся эта флотилия в основном погибла на Херсонщине.

Афанасьев И.П.

* * *

По окончанию педучилища весной 1939 года я получил направление в скадовский район, в село, которое сейчас называется Лазурное. Тогда оно называлось Лиманы. Взяв деревянный чемодан, положив туда пару кусков хлеба, я отправился на попутных машинах в Скадовск. Сестрички Нюра, Маруся, Фрося и братик Коля — плакали. Утирала слёзы и мама. Но делать было нечего, ехать надо.

Было лето. Каждый день я купался в море. Меня по приказу провели инспектором вечерних школ, и я составлял списки малограмотных, ездили по сёлам. За первую зарплату мне купили костюм, рубашку, туфли, фуражку. Так как я владел узбекским языком, меня назначили преподавателем русского языка в узбекскую семилетнюю школу № 12 при хлопкосовхозе № 2 Скадовского района. В этой школе было много узбеков и туркмен. Меня познакомили с директором школы, учителями — узбеками и татарами, присланными из Ташкента. Я долго скрывал, что я тоже — спецпереселенец. Но один гость, узбек из Сергеевки, разоблачил меня. Но мне это было на руку.

Дети жили при школе. Я с ними питался. Кормили очень хорошо. Я преподавал русский и немецкий языки, химию в 7 классе и физкультуру. Мои ученики были не намного младше меня, а их судьба (этих Абилла, Хабиби, Кульнар, Караматхан, Хабиба, Ахмет, Ильяс) очень похожа на мою. Их везли из Узбекистана выращивать хлопок на юге Украины в причерноморских степях Скадовского района. Работа в школе и на хлопке забирали всё время. На конспекты и тетради времени не хватало.

3 декабря 1939 года верхом на лошади я должен был явиться в Скадовский райвоенкомат. 2 декабря в школе меня провожали, домой я так и не съездил. Наговорили много патриотических слов. Пели мне на дорогу узбекские и русские песни. Желали скорее возвратиться в школу.

Рано утром я привел лошадь. Взял свой деревянный чемодан, привязал его к седлу. Провожать меня проснулся весь интернат. Мальчики и девочки проснулись в 6 часов и вышли проводить своего учителя в дальний путь на 6 лет.

На Скадовском призывном пункте уже было 60 человек. Я пошел в районо, чтобы получить зарплату, но мне сказали, что бухгалтер болен, и мне её вышлют. Так до сих пор не прислали.

Нас, скадовчан, привезли в г.Пушкин, в Семеновские казармы. На второй день нас начал принимать командный состав Калининского минометного училища. Я попал в состав 5 отдельного минометного батальона. Нас вывели из казарм и повели получать минометы и винтовки. Командир моего взвода предупредил, что мы должны освоить это оружие за неделю. Мне вручили ствол 82-мм миномета. Он весил 21 кг. Начались учебные занятия.

Через неделю пришёл к нам лейтенант и сообщил, что завтра — в путь.

Коробов К.А.

Источник: Альманах «Живая история» в рамках проекта «Диалог поколений»