Мы были дети как дети, пятеро детей у мамы было, и сироту взяла шестую, и брат пришел седьмой. Мама одна тянула всё это, бегала везде. Куда она только не моталась, чтобы нас прокормить! А мы то воду носили людям, то колоски на поле собирали, то уток пасли. Я с 9 лет по наймам ходила, меньшие тоже ходили по наймам.

В 1943 году немцы были в Каховке и жили у нас в комнате. Помню, как они спрашивали: «Тамара, где бум-бум?» Это они так конфеты называли — бум-бум, и прятали их шифоньер. Ещё помню братика, ему года три было, немцы за столом сидели и угощали его сигаретой — его, пацана! Он сигареты курил, а я конфеты шукала. Они в зале жили у нас, три человека. Мама чуть с одним не подралась, а он чуть не застрелил её.

Во время войны мы соседям помогали выкопать туннель, в который люди ховались. А мы подвалы делали и ховались — и там все лежали, одеялами накрытые, и отец наш прятался, когда приходил домой. А один раз отцу на голову платок одели, чтоб был похож на женщину. Немец пришёл, потом вышел, и потом опять назад вернулся — догадался, но почему-то не выдал отца. Маме тогда было лет 27-28, а папа был на 12 лет старше её, его на войну не взяли, он язвенник, но он воевал по Херсону и по Каховке.

Немцев я видела, но мало понимала. Тот, который у нас жил, просил маму жарить курку, говорил: «Только без люка» — чтобы без лука. А мама казала, что специально побольше лука накидала, чтобы он отказался, чтоб её детям было. А он говорит: «Я завтра ещё принесу». Мама была поваром. Кто-то варил с луком, и было не вкусно, а мама вкусно готовила. Немцу так понравилось, что он всё время носил, чтоб она готовила. Этот один такой немец был «с фокусами», а так были немцы как немцы, но мама на них не обижалась, говорила — хорошие люди, тоже войны не хотят, но их заставляли воевать. Они угощали конфетами. Помню, как мы переезжали из Каховки в какое-то село, и я увидела длинную коробку с конфетами. Мама с папой тащили тачку с вещами, а я вернулась, но как я не искала эти конфеты — и задом, и передом ходила, — но не нашла. А когда прошла война, я потом разговорилась, рассказала про эти конфеты, а то взрывчатка была, оказывается. И мне говорят: «Тебя Бог сберёг, что ты не нашла эти «конфеты».»

Особенно запомнился один день. Мы втроём гуляли на улице, я самая старшая была, мне было уже 7 лет. Копаемся себе в песочке, смотрим — кого-то ведут. Козы не козы, собаки не собаки — ничего не можем понять. А когда они уже до соседского двора дошли, мы испугались и забежали во двор. Соседка калитку закрыла, а мама как раз стояла у нас во дворе с капустой.
Мы увидели, что это немцы голых мужиков гнали, человек двадцать или двадцать пять, как стадо. Мужики шли руками и ногами, их гнали на четвереньках, как овец, гнали с пистолетами и с батогами. Они зашли к нам во двор, мама кинула капусту, а они ртом рвали эту капусту. Мама начала плакать, что где-то брат мой родной в плену. Вот это я запомнила в войну — как гнали голых -голисеньких, как они руками-ногами бежали. Страшная эта картина. Немцев сзади двое было, впереди и по бокам, я запомнила, что их было шесть, бо я уже считать могла до шести.

Смеян Т.П.

* * *

Мы жили в Польше. Я хорошо помню, что было, когда убили немца. Лес партизанами кишел. Убили немца, так они всё село согнали. У нашего дядьки двор был большой, и вот всех туда согнали. И сарай такой длинный помню. И нас там под этим сараем построили всех. Бабы плачут, кричат. Мы, дети, конечно, не соображали. Мы не плакали, но, конечно, боялись тоже, а бабы очень плакали — плакали и просились. Из хаты дядькиной жены начали выносить сметану, молоко и давать этим немцам, чтобы нас не стреляли, и они ж так — «яйка, млеко», — вот это хотели всё. Они начали пить это молоко. И подержали нас так и распустили.

Мамина бабушка жила далеко, на краю села, под самым лесом.

Она пришла к нам, там стреляли, и сказала, что будет у нас. Она уже корову к нам пригнала, сказала, что только пойдёт свои подушки заберёт. И только взяла подушки и вы шла хату закры вать — а тут облава немецкая. Немцы схватили бабу и забрали, и мы даже не знали, где она, никто не знал. Её забрали в лагерь Освенцим. Мама наша искала её, и тётка искала, но ничего нельзя было добиться. Но как-то потом в сельсовете (там он «гмина» назывался) мама узнала, что бабушка в этом лагере, и поехала за ней. А когда она туда приехала, у них там война уже заканчивалась, они уже были освобожденные, дошли Советы. Но бабушка не могла ни ходить, ни видеть — слепая была. Немцы их там как скот держали, вшей было много, их немцы порошком каким-то посыпали. То, что показывают в фильмах — это цветочки против того, как им там было. Мама бабушку на спине несла, добиралась какой-то попуткой, лошадями. Мама привезла её, бабушка совсем ничего не видела и всё время просила бабу Катю вывести её на солнышко. Баба Катя выведет её, и она там сидит, греется, а мы с дядей Володей гоняем по селу, гуляем.

Евреев было полно в Польше, их всех убивали там. Поймали еврейку, и спрашивают: «Кто ей помогал?» Ей надо жить как-то, и она показывала на всех, даже не разбирая, виноваты они или нет, с перепугу, наверное. Пока не показала на одного мужика, а он работал с немцами, и всё — её расстреляли, и больше людей не трогали. Немцы там евреев почти всех уничтожили. Кто смог спрятаться — выжил. Помогали им люди всё-таки…

Шевченко А.С.

Источник: Альманах «Живая история» в рамках проекта «Диалог поколений»

Оставить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *