Имя на монументе

Много лет в херсонской средней школе N50 им. К.Цюрупы Григорий Иванович Кравченко преподавал трудовое воспитание.

Однажды под его руководством мы на уроке выполняли заказ кабинета химии — изготавливали металлические подставки для лабораторных горелок. Григорий Иванович объяснял:

— Первое. Мы вырубаем из листа железа вот такую шестиконечную фигуру. Затем с помощью меня загнем три луча вверх, это будет поддержка для горелки. А три — вниз, как ножки. Понятно? Тогда делаем первое — вот такую звезду Давида. Знаете, что такое звезда Давида? Нет? Мы в детстве в один день все сразу узнали. Немцы приказали всем евреям такую звезду нашить. Если на улицу вышел без звезды — расстрел.

Григорий Иванович никогда не рассказывал о войне, и на всякие праздники приглашали откуда-то специальных ветеранов. Мы знали, что он участник подполья, что узник Бухенвальда, но он не ничего не рассказывал. В году, наверное, в семьдесят пятом, по поводу годовщины окончания войны и годовщины восстания в Бухенвальде, в Берлине проводился слет узников лагеря. Было много шума в прессе, передачи на ТВ, и мы знали, что Григорий Иванович с женой, нашей учительницей биологии, туда ездил.

А в тот раз нам как-то удалось его разговорить, и то, что он нам поведал, можно разделить на три истории.

-1-

Война вошла в Херсон 19 августа 1941-го года тяжелой артиллерийской и авиационной подготовкой. О том, что немецкие части подходят, конечно же, знали и, кто мог, грузились на подводы и убегали в села. Считалось, что там пережить лихолетье будет легче. Окраина города в то время была примерно на месте нынешнего перекрестка Черноморской и Бериславского шоссе, там кончался район Мельницы. Такие вот беглецы на окраине города и попались на глаза германским пилотам, бомбившим город. Стали бомбить и прицельно расстреливать из пулеметов обоз, хотя военного смысла в этом не было. Бомбили бессмысленно долго, жестоко.

В конце концов, взрывы стихли, и через какое-то еще время стало ясно, что бомбежка кончилась. Григорий выбежал посмотреть на разбитый обоз.

— Я тогда был в восьмом классе, интересно же, как это — война. И первое, что я увидел, была убитая лошадь, разорванная взрывом. Мне сразу дурно стало, затошнило и я отбежал в сторону. Тут прибежали мама, соседи, стали искать выживших… Среди выживших была еврейская девочка. Глазки большие, кудрявая, красивая. Куда же деть ее, одна осталась. Взяли ее к нам, потом у одних соседей жила, потом у других… А скоро немцы пришли, все дворы обходили, посмотрели: «юде»! И заставили на одежду пришить вот такую желтую звезду.

Как Григорий Иванович попал в подполье, он не рассказывал, и что именно они делали, тоже. Он нам просто сказал, что выдал их младший брат одного из их товарищей. Самого Григория взяли раньше всех, долго допрашивали, били, опускали вниз головой в колодец. И вдруг посадили в эшелон и отправили в концентрационный лагерь. Видимо пришла разнарядка, кто был под рукой, тех и отправили.

А следователь все рыскал, а потом просто спросил у младшего брата одного из подозреваемых: а ты знаешь такого? — Знаю. — А куда они ходят? — Туда и туда. — А где бывают? — Там. — А где собираются? А кто еще бывает. А брат все и рассказал. Их всех и взяли. И расстреляли.

-2-

О жизни в концентрационном лагере Григорий Иванович не рассказывал. Он рассказал только о восстании. Причем он не собирался ничего рассказывать, просто однажды сказал, как не любит французов и поляков. Что это страны предателей и трусов. Когда мы спросили почему, он сказал, что однажды в Бухенвальде они договорились со всеми бараками не выходить утром на построение.

Информация о состоянии дел на фронтах в лагерь поступала скудная, и скорее всего основной источник — новоприбывшие пленные и те из заключенных, кто вошел в доверие к охране. Так что о том, что в войне давно произошел перелом и что фронт уже близко, все знали. И понимали, что фашисты будут уничтожать следы преступления. То есть узников и сами лагеря. И погибать никто не хотел особенно в самом конце войны, когда удалось столько пережить и посчастливилось выжить. Решимости всем придало то, что в начале апреля 1945-го года из лагеря одновременно вывезли всех евреев.

Заключенные жили в национальных бараках – русские, французы, англичане, поляки…  В каждом бараке был старший, барак делился на десятки и в каждой десятке назначался старший. На работах и во время построений шепотом передавали друг другу решение о восстании. Структуру организации не стали менять – старший барака и старшие десяток во время восстания оставались командирами подразделений. Начало восстания – отказ выйти из барака на утреннее построение. Несколько дней готовили запасы еды, то есть ели по половине своего скудного пайка, чтобы протянуть, закрывшись, хоть сколько-то дней. Восстание назначили на 11 апреля, в канун будущего Дня космонавтики.

— И вот договорились, — рассказывал Григорий Иванович, — завтра на построение не выходим. Закрылись изнутри, укрепили двери, как могли, ждем. А страшно! Немцы кричат снаружи, стучат! Не выходим, прячемся, чтобы через окна не подстрелили. Но хорошо, стены крепкие, надежные. В щели подсматриваем – немцы бегают, никто не выходит. Вышли только два барака – поляки и французы. Предатели! Потом немцы попробовали войти в один барак, чтобы выгонять всех по очереди. На них навалились, душили и рвали голыми руками, грызли зубами. Захватили оружие и начали обстреливать проходы между бараками. Потом отбили по очереди несколько бараков, а потом из остальных бараков увидели, что немцев теснят, открыли двери и бросились ловить охранников по всему лагерю…

Идти было некуда, да и не знали, еще немцы вокруг или союзники. Так и сидели в лагере, пока не пришли американцы.

— А вот на съезде в Берлине мы сидели в кафе с товарищем по концлагерю, и он спрашивает: а где же фашисты? Где люди, которые нас тогда убивали, с которыми мы воевали, которые нас в лагерь заслали? А я ему показываю в окно: а вот они! Вот этот, вот этот! Вот они, фашисты. Все. Он мне говорит: не может быть, нельзя же, чтобы фашисты вот так вот… А потом наша переводчица, молодая немка, спрашивает нас, откуда мы. Я говорю, из Херсона. А она обрадовалась: неужели? Как? Это же мой город. Я говорю, как это твой, почему это? А она: мой отец там в плену был, дома строил. Я к товарищу поворачиваюсь: а ты спрашиваешь, где они. Вот они, тут все.

-3-

Григорий Иванович говорил:

— Узнал я, что нашему подполью на Суворовской ставят памятник. Я пришел на открытие, там начальники…

Слово начальники Григорий Иванович произносил с отвращением, с таким же с каким произносил «враг народа», когда ругал кого-то за прогул или испорченный инструмент.

— … начальники речи говорили. Говорят, все ребята погибли. Говорят: вспомним их поименно. Зачитали имена по списку. Зачитали и мое. Я потом к ним подхожу, говорю: я живой. А они: нет, все ребята погибли. Ты мертвый, — рассказывал Григорий Иванович. И добавлял:

— Им главное камень поставить, а правда им не нужна.

Так учитель труда обычной херсонской школы получил памятник при жизни.

Автор: Dmytro Lysiuk