Чуйченко Иван Степанович 1928 г.р., родился на Кубани, в Ростовской области

Чуйченко Иван Степанович 1928 г.р., родился на Кубани, в Ростовской области

Полгода у нас была оккупация. У нас дорога на хуторе длинная, а мы все любопытные, смотрим — сначала проехал мотоцикл с коляской, в коляске сидит с пулеметом фашист, едет в разведку. Потом едет полуторка, потом через полчаса как грянуло -пошла немецкая дивизия. Как пошли, как они заселились — в каждой хате стояли немцы. Части немцев располагались тут, как дома. У нас стояла кухня походная немецкая во дворе. У соседки Наташи через хату такого кабана зарезали немцы. А у нас поросёночек уже был такой подходящий, месяца четыре, наверное. Немцы ходят, «яйки, млеко» ищут, грабят всё. А два немца ходили в наш свинюшник, сарайчик такой для поросёнка, они всё ходят, ходят, болтают между собой, заглядывают. И тут отец сообразил, как их обмануть. Взял синьку и давай мазать поросёнку за ушами. Они пришли уже забирать его, смотрят: «Болен?» — «Да, болен, больной!» Ушли, и больше никто не подошёл, отец поросёнка спас.

У нас два немца с поломанной машиной стояли в колхозе. Много месяцев их колхоз кормил, они простые ребята, отец даже приглашал их к себе в дом. У меня отец и пчеловод был, и на все руки мастер. Он их мёдом угощал, добродушные были два немца, чувствуется, что добродушные.

Одни немцы уходили, потом приходила другая колонна. Отца заставляли стать старостой. Отец наотрез отказался. У них был полицай — предатель, из местных. Так он, гад, закрыл отца в амбар на трое суток, ни еды, ни воды, крысы. Потом, когда выпустили, он с хутора ушёл в артель, где мужики чернили кожу для обуви. А мы с матерью остались, нас четверо было. Отец там встречался с подпольными коммунистами. Когда оккупация кончилась, пришли наши, освободили всех, но отца арестовали, посадили: там был злодей — председатель колхоза, махинации делал, а отец его разоблачал.

Организовывали покушение на моего отца. Отец и мать дружили через пять хат пять с дедом Поповым и с бабкой. Они уважали отца, позвали на праздник или вечеринку, а мы трое дома остались. Ночь-то темнющая была, слышим — стук-стук в окно. Сестра младшая смотрит — стоит дядько Ивко Кобец, это зять Гринько — тех, которые покушение организовывали. Спрашивает: «Хозяин дома?» Говорим: «Немає». Смотрим — а он с ружьем стоит, спрашивает: «А де він?» — «До деда Попова пошли». Потом к деду Попову пришла жена председателя, видно, на разведку. Мать сказала: «Пойду детей приведу». Идёт, темно, и слышит шёпот. Остановилась, на цыпочках по двору поближе подошла, слышит, а жена председателя рассказывает, где наш отец сидит, где кто, и этот дядько Ивко говорит: «Я в окно», а она: «Ой, не надо, ты стариков перепугаешь!» И вот как мать это услышала, поняла всё, скорей вернулась к деду Попову, не пришла домой. Забегает, отца хватает, дед и бабка смотрят — что такое? Она: «Представляешь, готовят убийство». Дед Попов вышел с собачонкой, она была злая, походил-походил, приходит, говорит: «Нигде никого нет». Потом мать с отцом втихаря через дорогу перешли и по полю домой. Всю ночь мать выходила во двор в разведку, так он, гад, простоял у окна всю ночь, но покушение не удалось…

Когда наши начали наступать, вооружённые, эшелон и дивизия, дух был повышен у всех, бывало, на передышку у нас оставались. По хатам размещали на отдых солдат наших. Им где бы только упасть в хате, соломы постелить — и всё. У нас легли человек пять, один попросил маму сорочку ему прокипятить, а сам упал и уснул, измученный. Мама давай кипятить её, там в каждом шве вши. В таком состоянии наступали наши, прошли, а потом стали колхоз восстанавливать, в колхозе стали работать — как обычно, бесплатно там работали.

Оккупация уже закончилась, а председатель ещё разными путями пытался от отца избавиться. И отца арестовали 30 марта. Что ему «подшили»: агитация против советской власти во время оккупации. А мама встречалась с коммунистами-подпольщиками, они говорят: «Выпустить его, его не за что судить, пусть нас свидетелями берут на суд, если суд будет». Так эти сволочи факты фальсифицировали, свидетелями не дали выступить этим комиссарам. Отцу 10 лет дали, тогда стандарт — 10 лет давали, выслали на Урал. Отец там помер в 1945 году за то, что он разоблачал их махинации…

Чуйченко И.С.

* * *

Когда началась война, мы начали оберегать дома от бомбежек, на крышах дежурить. Бомбы бросают эти фугасные, а мы должны были их сбрасывать вниз, чтобы не загорелись дома. Мы с братом дежурили.

Прошло какое-то время, и 19 августа к нам в Херсон вошли немцы. Двоюродный брат Витя бегал к морякам на площадь Свободы, там рвы были, моряки прятались там, отбивали немцев. Немцы вошли к нам со стороны Мельниц. Бабушка вынула сухари, у нас же сухари были всегда, брат схватил сухари и побежал к морякам. Ещё они просили воды. Брат схватил ведро воды и сухари и побежал, потом приходит, говорит: «Откройте дверь, калитку не закрывайте на засов, потому что они, если придут, то будут стрелять и могут нас поубивать». Во дворе у нас было бомбоубежище. Ну как бомбоубежище? — была домашняя канализация, не соединённая с основной. Она уже была засыпана давно камнями. Там постелили доски, чтобы мы могли сидеть, ковры повесили. Пришли немцы, калитка открыта, спрашивают: «Партизаны есть?» Нет, партизанов нет. А тётя у меня очень хорошо по-немецки говорила, я тоже знала немецкий язык немного, она с ними поговорила. Немец полез на чердак и ничего не говорил, ушёл.

ost

Потом начались наборы в Германию, сначала семейных не брали, несмотря на то, что год подходит. В первые наборы пошли те, кому было 20 лет и 21 год. Мне было 18 лет, мы начали волноваться, думать, что делать. Потом начали узнавать, кого берут, потому что на этих пунктах работали русские люди: они говорили, кого берут, а нет. Обязательно надо было работать, потому что тех, кто с работой, пока не берут. Меня начали устраивать на работу. У мамы была знакомая, которой она шила, у неё муж работал на электростанции на берегу, и меня устроили на паротурбинную станцию. Там нужно было на счётчиках номера записывать. Потом немцы всех работников, кто не нужен, повыгоняли. Что делать? Был один выход: морпорт на берегу, последнее здание по проспекту Ушакова, там была водная станция — там нужно было измерять и записывать уровень воды, погоду, облачность, температуру воздуха. Надо было, чтоб кто-то один чертил графики, а другой по телефону данные принимал. Я побежала к соученику Виталию Сыроватко, говорю: «Виталька. есть работа, чтоб тебя в Германию не забрали!» Он учился в институте, пришёл, рисовал графики, а я звонила по телефону и записывала. Потом опять начался набор в Германию, стали брать и тех, кто работает..

Один еврей был в нашей школе, я была в «А» классе, а он был в «Б». Я ему помогла бежать. Он говорит: «Родителей увели, собирали всех. Оля, я удрал, что мне делать?» Я говорю: «Я тебя провожу, скажу, что ты мой брат». Мы с ним пошли и дошли на Торговый переулок. А там начинали евреев собирать, это была еврейская улица. Мы пошли по улице Советской, дошли до больницы Водников, я говорю: «Мне сюда домой, куда ты хочешь пойти? Что ты хочешь делать?» Он: «Я даже не знаю». А уже был набор в Германию. Я говорю: «Знаешь что? Ты пойди расплачься, скажи, что ты с родителями ехал, документы все у родителей, и что ты потерялся, и что ты поедешь лучше Германию, чем здесь будешь». Он пошёл, и потом мы встретились. Боже, как он меня обнимал, целовал и благодарил. «Моих родителей, — говорит, — расстреляли». Так он ещё своего дядю привел и показал, кто его спас…

Кулик О.

Источник: Альманах «Живая история» в рамках проекта «Диалог поколений»

Оставить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *