Свиридко Надежда Андреевна 1925 г.р., г.Цюрупинск Херсонской области
Почалася війна, і нас послали з технікуму на поле, ми на полі працювали. Приїхала я додому, сестра була учителька, і в неї було двойко діточок. Я вже под-росточок, а брат мій младший в армії, аж в Середню Азію попав, не був в окупації. Я була в окупації, і я дуже добре пам’ятаю голод. У нас була друга хатка зкраю, корова, порося було, і город великий. Мама безграмотна була кацапочка, но хазяйка була золота. У нас булла діжка гороху. А брат мій був в армії, а коли хто був в армії, давали один пуд муки. І от мати покійна зваре гороху, мукою замішає, на смальці нажаре, ми їли і молоком запивали. То я скажу, що не голодувала і не пухла. Мати ходила за десятки кілометрів зимою, собирала качани кукурузи, приходила — в неї всі ноги були обледінєвшие. Вона взуття знімала, водички, горчички туди — і парила ноги. Пробивалися хто як міг. Страхіття, може, й Були. У мене таких страхіть не було, а преувелічівать — це зовсім невірно.
Німців бачила, не тільки німців бачила. Іде бомбьожка, ми, діти, заховались — під кровать залізли, одєяло пустили на підлогу, і в цьо время ми почули такий штурхіт, що здригнулися -снаряд у сусідньому дворі зірвавася. Коли ми з одного села до іншого йшли, летіли над нами снаряди. Страхів ми бачили багато. Вечіром вийдеш, подивишся кругом: все в огні, кругом усе горіло.
Ми, діти (мені 16 років було, а я ростіком малесенька) лягали на підлогу, повкривалися. Прийшов німець, ми дрожали всі, зігнулися й ще меньші стали. Німец присвітив, подивився, і, спасибі йому, нас не тронув, так що у нас іздєвательств великих я не бачила. То коли вони відступали, вони не через наше село йшли, а коли наши йшли… Ой-ой-ой, це не можна розказати, не можна описати…
Свиридко Н.А.
* * *
Когда в Херсоне началась эвакуация, я работал за заводе Петровского. Мои фрезерные станки в последнюю очередь снимали с фундамента, грузили на эшелон и отправляли в глубь страны. Мне ещё 18 лет не было, однако представитель военкомата сказал, чтобы 16 августа 1941 года я был в военкомате. Я пришел в военкомат в назначенное время, а там дежурный в комнате, портреты вождей -Ленина, Сталина, Карла Маркса и Энгельса, стол стоит, так чисто так убрано всё. Я к дежурному, а говорит, что военкомат эвакуировался вместе с документацией 12 августа. Я развернулся и ушёл, и 19 августа 1941 года я попал в оккупацию.
Перетяпко Дмитрий Кириллович 1924 г.р., родился в селе Казачьи Лагеря Цюрупинского района Херсонской обл. В Херсоне с 1934 г.
В оккупацию я жил по Спартаковскому переулку, дом 10. Сейчас там этого домика нет, а был там был деревянный такой небольшой домик. Мама тогда была в Казачьих Лагерях, уехала на лето. Я из дома не выходил, наверное, дня три, а туалет был в общем дворе и в самом конце. Сколько можно терпеть? Я вышел и пошёл туда, и тут из соседнего двора мне кричит немец с автоматом: «Ком!» Куда бежать? И я пошёл, куда он показывал. В этот же день мама вернулась из села. А немец меня прихватил и повёл во двор школы № 14 по улице Ленина. Там во дворе автоматчики собирали нас всех. Собрали душ триста и колонной повели за окраину города, туда, где сейчас городской автобусный парк, а раньше там были амбары с зерном, фураж для скота. Когда нас завели туда, там было три амбара. Нас туда набили битком. Пять дней ни воды, ни кушать, ничего не давали.
А потом мама принесла — родители узнали, где находимся, и начали приносить то кушать, то одежду. Принесли мне паспорт. Сейчас паспорта иные, а тогда бумажка — да и всё. Принесла гимнастерку (у нас были два краснофлотца: когда наши моряки уже отступали через Херсон, двое ночевали у нас и оставили мне гимнастерку, фланельку морскую). Мама принесла, я глянул — там звёздочки. Я её надел и сверху плащ — испугался, ведь если немцы увидят, то сразу скажут: «Русиш моряк». Они не разбирались, стреляли — и будь здоров. Ну я как-то перетерпел это, пережил.
А на седьмые сутки (это ж мы не пили и не ели, а кому приносили что-то, тот делился, но всё хорошее немцы забирали и сами пожирали, а нам отдавали то, что оставалось), так вот на седьмые сутки нас вывели, в шеренги построили. Два стола стояло, чтобы быстрее рассортировать. А у меня документ был, что я украинец, а там сортировали так: евреев, цыган и другие национальности — в одну колонну, а русских и украинцев — в другую колонну. Нашу колонну русских и украинцев повели в центр города, а тех (цыган и евреев) повели в сторону Чернобаевки. Там был противотанковый ров, и там 8 тысяч человек было расстреляно. Потом, кто видал, говорил, что земля шевелилась, пытались вылезти оттуда, потому что сверху были закиданы землей. Страшное дело было…
Вот это такая оккупация была.
Нас привели в город. Там, где сейчас музей Шовкуненко, была немецкая управа. Нам выдали пропуска, что мы прошли проверку геббельсовскую, и заставляли нас работать. Мы баржи с углём разгружали. Нас не делили — дети или взрослые. Мы корзины нагружали и вытаскивали из баржи. В обеденный перерыв давали то похлебку какую-то, баланду, то крупы, то горох. Работали по девять часов. Там уже были не немцы, а подхалимы немецкие, у нас же предателей было сколько хочешь, спасали свою шкуру и шли в полицейские, в старосты. Там, где мы работали, немцев около нас не было, только подхалимы немецкие.
Были разные люди. На заводе Коминтерна я работал, перевели меня в цех, приходит бригадир и говорит: «Тебя вызывает главный инженер». И я думаю — всё, отправят в Германию, потому что прошёл приказ в городе, всю молодежь отправить в Германию. Это был июль 1942 года. Пришёл я к инженеру, он хороший мужчина был, в советское время работал с людьми. Он меня спрашивает, как маму зовут. А мама подрабатывала у них на кухне, была очень честная, хорошо зарекомендовала себя, и просила у жены инженера за меня. Он спрашивает: «У тебя братик есть меньший?» Я говорю: «Есть». И мне инженер выписал пропуск на двоих. Была пятница, а субботу и воскресенье мы не работали, и он сказал: «Иди через переправу на Антоновку, к маме, и больше не возвращайся, потому что я буду вынужден тебя отправит в Германию». Я так и сделал.
Уехал в Казачьи Лагеря и там тоже скрывался, потому что там тоже молодых отправляли в Германию. Но там хоть есть куда спрятаться -мы прятались в садах под Маячкой. Долго прятались. Зимой, конечно, по домам, потому что холодно. Зиму с 1942 на 1943 годы перезимовали дома, полицаи нас не трогали, только когда идёшь по улицам в ночное время. Я там был знаком с девушкой, я потом на ней женился, когда пришёл из армии в отпуск. Она моей семье помогала. Как-то вечером я шёл от её дома и около нашего дома полицейских встретил — один меня так огрел палкой, наверное, месяца три синяк через всю спину был.
Перетяпко Д.К
Источник: Альманах «Живая история» в рамках проекта «Диалог поколений»
