Его уход зимой 2007 года прошел многими незамечено. О похоронах мне стало известно слишком поздно, и знаю о них я разве что понаслышке. Несколько друзей и знакомых, сын, жена, брат, — вот, пожалуй, и все. Холодная промозглая погода, переезд на Голопристанское кладбище к месту упокоения его родителей и – прощай, Сережа!

А между тем, мы и сейчас не полностью отдаем себе отчет, кого с его уходом лишилась убогая на настоящие таланты, не слишком уютная для незаурядных людей Херсонщина. Понимаю, что написанное мной многим не понравится. Но зная Сергея Пасечного много лет, не входя, правда, в круг его близких друзей, а так сказать, наблюдая со стороны, не будучи в чем-либо должником перед ним (не автору этих строк он посвящал свои удивительные стихи!), думаю, что имею моральное право писать о нем, придерживаясь правды и собственного понимания этой незаурядной личности.

Пасечный Сергей Петрович

Пасечный Сергей Петрович

И последнее, о чем, во избежание лишних вопросов и претензий, я не могу не упомянуть. В своих скромных заметках автор категорически отказывается от принципа: «о мертвых – или хорошо, или ничего». Это по нраву лишь всяким подонкам-гитлерам, а приличный человек, пусть и совершавший в своей жизни ошибки, имеет посмертное право на полную открытость. Хотя бы для того, чтобы его судьба не канула в лету, а стала для других добрым уроком.

Мы познакомились осенью 1970, в пригородном «Винрассаднике», на уборке винограда. В те времена было принято ежегодно  на месяц-полтора направлять студентов ВУЗов на помощь сельскому хозяйству. Я перешел на третий курс, уже отслужил в армии, был комсоргом литфака Херсонского пединститута, Сергей только поступил. Студентов разместили в огромных комнатах, где жило по 10 – 12 человек. Так случилось, что мы оказались вместе. Все обитатели нашей комнаты были постарше Сережи, мы чуть подтрунивали над ним, а иногда просто разыгрывали. Надо сказать, что внешне (он был чуть выше среднего роста, голубоглаз, кудряв, улыбчив и совершенно очевидно – наивен!) Сережа идеально подходил для этого.

И вот как-то вечером, ближе к ночи, когда мы уже расположились на кроватях и выключили свет, зашел перед сном разговор ни о чем. Слово за словом, поддергивали друг друга, кто-то уже «смежил» усталые очи. Первую скрипку, помнится, вел я. И чисто для розыгрыша спросил у пылкого новичка, который ужасно хотел вписаться в нашу «взрослую» компанию, не поэт ли он.

— Да, да, -поэт! – готовно согласился Сережа, и стал рассказывать, как любит поэзию, и что с детства сам пишет довольно приличные стихи. Такая нескромность нас позабавила, и я, еще не догадываясь, что будет дальше, небрежно бросил:

— Тогда почитай!

Уже готовые ко сну ребята (между прочим, студенты литературного факультета, то есть в той или иной мере знакомые с поэзией) заметно оживились в предвкушении получения порции каких-то дешевых бредней сельского рифмоплета.

И тогда в темной комнате неожиданно прозвучали слова, которые я уже больше сорока лет помню наизусть:

Этой ночью королева прилетала.

Королева Снежная, из сказки.

Окна льдинкою она разрисовала,

Подобрав похолоднее краски…

Сергей продолжал читать, не замечая, какая в комнате установилась тишина, и не отдавая себе отчет, чем она вызвана.. Потом, когда мы обсуждали этот эпизод с ребятами, оказалось, что эти стихи мы все восприняли одинаково: пацан нас просто дурит, читает стопроцентную классику, смеется над нами, а мы, великие знатоки, сами тайно крапающие неумелые стишки, развесили уши, вместо того, чтобы немедленно одернуть зарвавшегося салагу… Надо ли говорить, как мы лихорадочно перебирали в мозгу всех нам известных поэтов, пытаясь с ходу установить авторство! Ничего тогда у нас не получилось. И потом – тоже. Его стихи, как это нынче выдает популярная компьютерная программа «Антиплагиат», стопроцентно уникальны. Поэт! Больше никто и никогда не насмехался над русоволосым «вьюношей» из Голой Пристани. Ведь это к нему по ночам прилетала королева…

Помню другой занятный случай. Был я по каким-то делам в деканате и застал такую картинку. Заходит молодая преподавательница, с треском бросает курсовой журнал на стол и начинает бурно рыдать. К ней тут же бросаются коллеги, пытаются успокоить, а у девицы — слезы в три ручья:

— Как это все-таки несправедливо… — всхлипывая, произносит она. – Столько лет учиться, знать вроде свой предмет, и вот – какой-то сопляк, при всем курсе делает меня дурой!

Из ее дальнейших, прерываемых плачем разъяснений становится ясно, что на лекции, где шла речь о принципах софистики, поднялся этот «пресловутый» Сергей Пасечный и стал глумливо расспрашивать ее о какой-то «второй» софистике, спекулируя именами Герода Аттика и Элия Аристида, которых она то ли «забыла», то ли вообще не знала… В общем, скандал. Педагоги внимали ей с озабоченными лицами, чувствовалось, что никто из них не хотел бы оказаться на ее месте. Я вышел из деканата.

Перед самым окончанием института мне довелось побывать в доме Сергея в Голой Пристани и даже переночевать там. Об этом я расскажу чуть погодя, а сейчас лишь замечу, что, созерцая в их домашней библиотеке все тома Большой Советской Энциклопедии (которая, при всей своей заангажированности, никогда не выйдет из моды в семьях нашей интеллигенции), я из рассказов его мамы понял, что все эти фолианты тщательно проработаны им с раннего детства. Вот откуда его энциклопедический уровень развития.

Между тем, сельский мальчик не был лишен некоторых недостатков. Прежде всего, это склонность к алкоголю. Через много лет я узнаю, как у него это начиналось. Оказывается, «процесс пошел» с четвертого – пятого классов. Родители его, о которых речь пойдет дальше, были убежденными противниками спиртного, но сынок завел обычай заходить со школьными дружками после уроков в гости к своей бабушке, матери мамы, которая проживала отдельно. Старушка радовалась внуку и хлебосольно угощала его с друзьями вареньем и красным домашним винцом. Кто б мог подумать, во что это выльется…

С уровнем развития Сергея и его способностями он мог быть не просто отличником, а именным стипендиатом или достичь еще каких-то учебных вершин, но занимался лишь тем, что его интересовало. Не был приверженцем системного труда и учился средне, лишь бы получать стипендию. Здесь проявляется еще одно его качество: он жил для себя. По сути, это был убежденный гедонист, считающий главным в жизни – исключительно получение собственных удовольствий. Не хочу, чтобы у читателя сложилось убеждение, что я его осуждаю. Сейчас поздно ругать или хвалить Сергея, в его судьбе ничего уже не изменишь. Тем более, разве не всем нам, в той или иной степени, свойственно стремление к удовольствиям?! Просто большинство готово платить за радости жизни: своим трудом, например, или отказом во имя одного от другого; а Сергею, не желавшему излишне напрягать себя, в конце концов, за полученные радости жизни пришлось не платить, а расплачиваться. Так тоже бывает.

* * *

С 1972 года наши пути расходятся. Сергей остается в институте, а я уезжаю работать в пригородную сельскую школу. Мы с ним изредка встречались в городе, кажется, были интересны друг другу. От кого-то я узнал, что у него были неприятности в институте. С несколькими такими же шалопаями он, тогда уже без пяти минут выпускник, заходил к абитуриентам и произносил пламенную речь в защиту голодающих детей Африки, завершая ее предложением «скинуться материально на хлебушек черным страдальцам». Наивная, как и сам он в свое время, абитура, стремясь показать свою душевную щедрость, охотно раскошеливалась. Кажется, Сергея заложил кто-то из тех, кто таскался с ним по общежитию в поисках дармовой выпивки. История тогда нашумела.

Несколько слов о его семье. Отец, Петр Иванович Пасечный, ветеран-фронтовик, прошел всю Отечественную, получил после войны высшее художественное образование в Ленинграде. С ним была связана история, вызвавшая когда-то серьезный резонанс в художественных кругах. Молодой фронтовик отличался уверенной манерой живописи, был талантлив и дерзок в своих поисках. Накануне окончания академии его работа (название не помню, что-то связанное с татаро-монгольским игом), победив в региональном ленинградском конкурсе, была отправлена на всесоюзный, который проходил, кажется, на ВДНХ. Ей прочили ошеломительный успех. К сожалению, она действительно всех ошеломила, правда, в другом плане. Разумеется, я ее не видел, да и вообще после конкурса ее уже никто никогда не мог увидеть, но, по рассказам Сережи, это было огромное полотно, рисующее страшную действительность татаро-монгольского нашествия на древнюю Русь.

В картине доминировали темно-багровые тона. Через все полотно на фоне тусклых отблесков багряных пожарищ шествовала бесконечная колонна понуро сидящих на небольших степных лошадках монгольских всадников. Грозовую тревожную атмосферу произведения подчеркивали тщательно выписанные фигуры двух отдыхавших невдалеке от дороги людей. Сидящий у ствола чахлого деревца старик с бандурой, невидяще уставившийся ослепительно белыми глазами в затянутое тяжелыми свинцовыми облаками небо, и привалившийся к его плечу мальчишка-поводырь с поникшей головой. Рука старца тормошит юношу, им пора в путь, вот-вот пойдет дождь, но слепому неведомо то, что с ужасом сразу замечает зритель: глубоко вонзившуюся в грудь подростка стрелу с хищным опереньем…

Ночь, смерть, витающая поблизости, и глубинное одиночество бедного старика, не знающего о своем горе. А всадники все идут и идут мимо, не оборачиваясь на несчастных.

Судя по предварительному обсуждению членов жюри, произведение ленинградского художника уверенно лидировало, открывая молодому талантливому  мастеру путь к вершинам признания и известности.

Но вот к полотну подошел график Орест Верейский, известный своими великолепными иллюстрациями книг Толстого, Пришвина, Хэмингуэя. А еще – меткими, сочными фразами, емко характеризующими все, попавшее в поле зрения этого остроумца. Например, о своем приятеле Твардовском он говорил: «Санина внешность напоминает смесь красного молодца с красной девицей». Или о портрете Брежнева кисти художника Глазунова: «Портрет императора, выполненный парикмахером».

Верейский, подобно самонаводящейся торпеде,  прошел по залу, замедлив свое движение лишь у картины Петра Пасечного. Там он задумчиво постоял  минуту и другую, дожидаясь подхода своих клевретов, жадно внимающих его каждому слову, а затем негромко сказал: «Что ж, это действительно серьезное явление… Наверняка останется в истории отечественной живописи как серьезный сигнал необходимости широкого кругозора и системных знаний для начинающих художников. Обратите внимание, друзья, на инструмент в руках слепого. Сдается мне, в те времена бандуристов еще не было. Они  появятся спустя несколько столетий. Не знаю, не знаю… Возможно, стоит заменить бандуру на кобзу, что будет ближе к татарским набегам. Впрочем, какая разница. На картине — слепец, но и автор, увы, не зряч…».

Рассказываю эту историю со слов Сережи, не в курсе разницы между бандурой и кобзой, допускаю, что здесь что-то переврано, но после того злополучного конкурса художник уничтожил свое детище. Не желая оставаться дальше в столицах, он решил   удалиться на периферию и прожил всю последующую жизнь в нашем регионе. Что-то рисовал. Мне лично попадалась на глаза его картина «Воспоминания и размышления», на которой был изображен раскрытый томик маршала Жукова со старческими очками с оправой из облупившегося от времени белого металла. Какое-то время он возглавлял херсонское отделение Союза художников, принимал участие в оформлении зала «Юбилейный». Думается, после такого унизительного столичного фиаско в их небольшом домике и появилась Большая Советская Энциклопедия. Чтобы его дети не оказались когда-нибудь в положении своего родителя.

В семье Петра Ивановича воспитывалось трое мальчишек. Старший, Василий, я с ним не был знаком, Сергей и младший – Борис. Сегодня никого из них нет в живых. С этой семьей, на мой взгляд, вообще связана какая-то роковая мистика. Обычно поколения уходят одно за другим. Так устроен наш мир. С семейством Пасечных система дала сбой: они ушли, практически, одновременно, в течение нескольких лет. Первым трагически ушел младший, о котором все отзывались, чуть ли не как о гении. Школу окончил он в 15 или 16 лет, затем – Киевский госуниверситет. Опять-таки, энциклопедическая образованность. В университете этот несмышленыш вел кружок истории русского оружия, на котором нередкими гостями была университетская профессура. Дружил с Юрием Шаповалом, который сегодня заслуженный академик-историк. Такая же судьба, если не еще ярче, ожидала Бориса, если б  не подружился он вдруг с московской элитой, приехал в гости к внуку Кропоткина, да-да, того самого, и угодил под колеса электрички. Его привезли в гробу в Голую Пристань аккурат на день рождения Сережи, 31 марта. Те похороны, говорят, до сих пор помнят старожилы райцентра. Их Киева приехал весь курс погибшего, руководство университета. Набирающая в те годы всесоюзную известность элитарная писательница Алла Боссарт отозвалась на смерть «юного гения» большой статьей в модном журнале «Даугава». Где называла Бориса «потомственным интеллигентом с холодным пристальным взглядом врожденного мыслителя». Я знавал Борю, помню, как восхищался им Сережа, но ничего особенного в юноше не видел. Честно говоря, статья Боссарт меня тогда серьезно впечатлила.

По поводу матери Сергея, учительницы украинского языка Натальи Федоровны, то помнится мне, она была не простого происхождения, а в отдаленном родстве с адмиралами: то ли Макаровым, то ли Сенявиным. Понимаю, сколь наивно приблизительным выглядит такое утверждение, но это я лично слышал той незабываемой ночью, которую провел у них дома. Жаль только, не запомнил фамилию ее предка.

Как она попала в Голую Пристань, тоже не ясно. Подозреваю, что эта женщина прошла хрестоматийный путь отпрысков российской аристократии, разлетевшихся после революции, спасаясь от классовых преследований, по всем периферийным уделам великой империи. Дети в школе ее очень уважали и любили, считали умной и справедливой. В какой-то мере такое отношение к ней помогало ее сыновьям: им удавалось оставаться в стороне от местных хулиганских разборок. Все трое получили высшее образование. На голопристанском кладбище только Боря лежит рядом с могилой матери. Она умерла через несколько лет после него, и было кому подселить ее к сыну. Все остальные – так уж сложилось – лежат в разных местах: отец, Сергей и умерший в прошлом году Василий.

Я где-то выше обмолвился о мистике, сопровождавшей трагический род Пасечных. Некоторые находят ее причины в том, что в их доме хранились сокровища, привезенные старшим Пасечным с войны. Расскажу лишь про то, что я видел собственными глазами. Незадолго до окончания института мне довелось побывать у них в гостях, там я провел одну из интереснейших ночей в своей жизни.

Теперь я понимаю, что Сережа, не один месяц приглашавший меня к себе в гости, делал это, чтобы показать родителям, что он не совсем уж законченный шалопай: вот какие у него есть взрослые серьезные друзья: комсорг факультета, член партии, что там еще… Не знаю, достиг ли он своей цели, но его отец, встретивший меня поначалу суховато, спустя некоторое время увлекся беседой и даже стал угощать меня домашней наливкой, а после того, как мы плавно вошли в русло темы условности ценообразования художественных произведений, стал почему-то демонстрировать семейные раритеты. Для начала он поинтересовался, что мне известно о живописце Иванове. После моего затянувшегося молчания Петр Иванович показал небольшую, сантиметров 40 на 40, картину, пояснив, что это фрагмент головы Иоанна Крестителя, Предтечи, из известной  картины художника Иванова. Удивляясь моему вежливому равнодушию, он сообщил, что одна лишь экспертиза подлинности этой картины, произведенная в специальной лаборатории в Ленинграде, обошлась ему в три тысячи рублей.

– Сколько же тогда стоит сама картина? – не сдержался я, и старший Пасечный, довольный, что, наконец, пробудил интерес к своему шедевру, многозначительно покачал головой. Отец и сын переглянулись. Мне стало обидно, что голопристанские интеллектуалы, переведя разговор на доступную для гостя тему денег, тонко подчеркнули мой жалкий уровень восприятия прекрасного. Вот с этого момента и пошел у нас разговор, затянувшийся почти до утра.

Виталий Бронштейн

Продолжение следует…

Один комментарий : “К нему прилетала королева…”

  1. Мрыхин Л.В. says:

    Да, так и есть. Бабушку звали Хеония (Феша). По этой линии Наталия Федоровна и ее дети из старообрядцев. На голопристанском кладбище есть группа из 12 «наших» могил. Там и Наталия Федоровна, и ее предки-старообрядцы. Сергей и его отец похоронены в новой части кладбища.

Оставить комментарий

Ваш e-mail не будет опубликован. Обязательные поля помечены *